Письмо четвертое. Про мужиков и баб (Прощение Васеньки - горького пьяницы)

Здравствуй Маня! Как твое здоровье? Как дома? Все ли в порядке?
А у меня, Маня, горе – тако горе, горе, что и не попишешь.
Мудрые люди мне сказали – пока с мужем своим не разберешься, не простишь и не примешь его как он есть, не быть мне с Богом, не попасть в рай.
Ой, Маня, я умом-то все понимаю (мы теперь с ним вместе ходим – я и он за мной телепается, я тебе еще про него напишу – я прознала, что есть еще ум эмоциональный – этот хуже горькой редьки – такой змий, что и не сказать. Ну это потом.).
Умом то я все понимаю, и когда на образа молюсь, аль в церковь схожу - вроде бы легче становиться, вся такая святая, спокойная; а повернусь, да рожу его окаянную пьяную увижу – так у меня аж с печенок все поднимается – и такая ненависть, такая ненависть, что хошь образа выноси. Все из памяти всплывает – как на ниточке друг за другом всё поднимается. Это он сейчас уже такой смирной, а по молодости – сама знаешь – чем я только бита не была…
Тебе вот Маня, хорошо – ты вон, ежели чё, так за скалку берешься и лупишь по чем попадя. А я – то, с малолетства пуганная – то отец бил, да мать гонял, потом и мужа нашла такого же. А кто у нас на деревне не пьет? Только бабка Глаша – ей сто лет – она уже не может.
Им – то мудрецам хорошо говорить «прости», а мне то каково? Вон – еле стоит, воняет винищем-то, а глаза безумные.
Такая боль, такая боль – я уже всех мужиков бояться стала – отсюда и ненависть. А и то сказать, где мне другую жизнь видеть было – у мамани муж пил да бил, у бабки моей тоже. Видать мне это в кровь уже вошло. Я видать, только по этой колее и могу ходить.
Да и где нам, Маня, русским бабам пример брать как по другому жить – у нас, вишь, даже в сказках баба всем заправляет: она или как Василиса Прекрасная все умеет, только ручкой махнет и на тебе – и каравай, и рубаха, и дворец писанный. И пока её Кащей не укокошит, Ванька - царевич – то и не поднимется. Силу-то свою и не проявит – руки не разомнет. А когда ему подниматься, когда за него все Василиса метелит? Ему – то где себя проявить, коли она и без него все может.
Или другой перебор – у нее и звезда во лбу (фонарик такой, чтоб за версту видели, что она королевишна), и месяц под косой – и такая она волшебница! Ёе мужик один раз спас – так она теперь ему по гроб жизни служить будет. Стоит перед ним на цырлах – и то ему, и се ему, а он только губки пунит и недовольный ходит. И это ему не так, и то ему не эдак; и туда свози, и белку принеси, и старого хрыча из моря доставь. И только когда прознал (и то, хорошо что люди сказали) что она самая что ни наесть единственная в мире красавица – царевна, тогда только за муж и позвал (небось, ежели бы знал, что две таких – нипочем бы не женился).
А вы царевича – то спросили? Может ему самому уже таким баклажаном быть надоело? Может он сам бы с удовольствием и дворец построил, и сам бы зашел в море и вышел? Может ему и самому надоело, что она полечку пред ним выплясывает (может, когда он совсем зарывается и сковородкой огреть не мешает?)
Да куда там! Вон, с фонарем, побежала, сейчас желания исполнять его будет, и путь светлый указывать – как ему жить, да что ему делать, чтоб счастливым стать.
Это видать, Маня, пока мы в могилу не лягем, мужику не дадим об себе позаботиться. Вона чё эта власть проклятущая делает.
А как же! Я вон видишь, какая молодец! а он вишь – какой гад – все на диване валяется, халявщик проклятый, все у него из рук валиться и все у него не так получается. Ему вроде бы и хорошо – а внутри чувствует что загибается (тебя бы так спеленать, да положить – сколько протянешь?)
Я так думаю, это все власть наша нас мурыжит. Это видать когда мы дите рожаем, да на руки берем, так все за него и делаем, оберегаем. Да не заметно под эту гребенку и мужа туда же.
И вот почитай уже лет двести, как мужик стихи написал, за чо он бабу любить будет: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет (причем сама и подожжет)». А я, Маня, уж так устала всех самее быть. Так устала этого коня останавливать, что нехай несется этот конь дальше и пропади все пропадом!
Вот на днях была я на собрании психологическом (а как же. В рай-то хочется. Пошла, думала что помогут). Прихожу. А там всё бабы собрались – и ну обсуждать, как с мужиком гармонию наладить. То ли ему потакать, толи свободной и независимой становиться (это нам – то, уж куда независимей – уж независимей и некуда – почитай все мужики скоро вымрут). А может, надо было мужика пригласить, да сесть с ним рядышком, и спросить его ласково: «А ты – то, что хочешь? А ты- то, что думаешь про гармонию- то, а что тебе интересно?» А может взять и послушать его? Чать не чужой.
Мне вот, Маня, знаешь что сказали – что одна половина (левая) у меня женская, а другая (правая) мужская. И у тебя тоже, и всех людей. Это что же получается, моя левая половина вперед бежит, а правая – сзади плетется? Это что же, я такая косорукая, косоротая, да косоглазая? Это значит, Маня, когда ты мужа скалкой охаживаешь, так не забывай и себя пару раз по правой стороне шмякнуть. А как же – ты внешнего мужика бьешь, а своего внутреннего добиваешь.
А вот еще, Маня я по телевизору видала – стоит памятник на горе - Там баба с ножиком огромным (мечь называется). И вроде бы памятник в память о войне поставили, и вроде бы все правильно – о войне помнить надо, да только пока над Россией будет баба с ножом стоять – не будет у нас покою. Вот до революции с мечами, да ножами только памятники с мужиками были, а над Россией – Образ Пресвятой Богородицы реял (Россия - ее вотчина).
А может нам такой памятник высоченный Богородице поставить, да на местах силы, да чтоб по всей России чтоб кольцом опоясана была, да чтоб руками Небо и Землю обнимала, да не защищала, а Любила; и любовь ту, Божественную, изливала. И чтобы не мать, а Женщина. И смотрели бы мы, бабы, и учились бы какою надо быть. И чтоб памятники эти как бы мостиками были с земли на Небо и с Неба на землю. Я даже бы на такое дело и деньги, те, что на похороны готовила, отдала бы. Не жалко. Вот помру, а что-то хорошее после меня останется.
Вот даже рисуночек приготовила, конечно, как смогла, так и накалякала. Та только кто меня послушает …
Я вот тебе, Маня, письмо пишу, а сама на Ваську моего посматриваю – он себе спит, а я вот все думаю – как же мне его простить, как принимать его как есть научиться (аж с души воротит, сразу любовь Божественная во мне гаснет, все ненавистью покрывается).
Эх, думаю, да ведь я ненавистью своей своего мужика- то высушила, я же себе болячек, сколько через злобу ту заработала, и так себя жалко стало, аж заплакала.
Плачу, себя жалею и на него смотрю.… А сама думаю, а как же я без страданий жить буду, ежели он пить бросит? Я ж не привыкла, я же только страдая, о себе и вспоминала (это что ж получается. Чем больше он меня бьет, тем больше я страдаю, тем больше о себе думаю, да жалею, да люблю себя. Это что ж, я себя без страданий и не люблю вовсе?
Это что ж получается – он пьет да бьет – а я только тогда себя и люблю и о себе вспоминаю? Это что ж я извращенка какая – нибудь старолетняя, это что ж, я себя через любовь и ласку любить не могу?, ). А когда отец, мой пьяный в избу входил, конфеты мне приносил, я только таким мужика и представляю – и это добро для меня?
Господи, как же мне внутреннего своего мужика жалко стало – теперь я его жалеть стала (все такиж это тоже я)– ненависть как гной течет; потом жалость - как сукровица, а за жалостью, и любовь пробиваться стала. И вспомнила отца своего. Когда он добрым был, да ласковым (когда малой была, я его не разделяла – пьяный, аль тверезый, все едино было - так папку любила!).
Вспомнила, как замуж выходила – ой, любила я своего Васю, и он меня; вспомнила радость, да любовь нашу молодую. Сижу, плачу, только слезы теперь светлые, они раны мои душевные промывают да память исцеляют. Уходит все, растворяется.
И так мне Васю жалко стало! Так жалко! Господи, что ж он с собою делает! А за жалостью и любовь к нему пробиваться стала. Любовь – к себе, любовь – к внутреннему мужику и любовь к внешнему.
Может нам, русским бабам, только через жалость к любви Божественной пробиваться нужно?
Сижу и смотрю и не оцениваю – добро это или зло, пьянка, и не хочется ни злиться на него, ни на путь истинный наставлять; и не хочется ни ругать, не хвалить. Смотрю как на дуб в лесу – ну корявый, ну старый – дуб как дуб – ни тепло, не холодно. Тихо так любовь в душе светиться и такой покой!
Свободная я стала, и независима … от страха и от ненависти. А значит к Любви Божественной ближе.
Все, Маня, пошла я спать теперь со спокойной душою.

Жди писем, да сама пиши, не ленись.

Твоя баба Клава.